Аффтором Хуйни я стала ещё в первом классе.
Тогда мы поехали в Музей. Большой такой, где голые тётки на картинах и окровавленый мужчина на кресте.
Ноги парились в рейтузах и зимних сапожках, хотелось присесть на стульчик, но училка гоняла нас по залам без передышки.
При выходе из Музея я заметила на столе большую книгу в бархатном переплёте. Люди что-то писали в неё.
Училка подогнала меня к книге и сказала:
- Пиши, что тебе в Музее понравилось.
Помню, как упало сердце: почему именно я? У меня почерк самый отвратительный в классе. Неужели мне марать эти белые страницы?
Но училка заставила, и я накарябла циклопическими буквами: «Спасиба. Всё панравилась».
Это было ложью - от начала до конца. И спасибо, и понравилось. Хуйня, короче. Позже я часто писала такое...
Я поставила свою подпись в бархатной книге, следом за мной расписались другие ребята.
Потом они побежали в гардероб, а я осталась стоять как вкопанная - будто в меня кол всадили...
Когда ехали домой, одноклассники болтали и смеялись, я же одеревенела настолько, что слова не могла вымолвить.
В тот вечер слегла с высокой температурой и проболела две недели. В кошмарах мне снилась большая бархатная книга: я сжигала её, топила, но книга была неистребима, как и моя блядская строка.
Всё написанное мной впоследствии были всего лишь стремлением переписать ту ложь в большой бархатной книге.
Но мне это не очень удавалось. Я по-прежнему оставалась аффтаром хуйни. С той разницей, что в детстве мне казалось, будто взрослые пишут в бархатную книгу что-то умное, но теперь я точно знаю - они пишут такую же хуйню. И тогда я поняла, что писать в бархатную книгу не стыдно - это всего лишь игра. И единственное настоящее в ней - переплёт.