Страдал ли я ?- о, еще как! Никто так неумел страдать как я. Да и не каждого брал я в ученики, чтобы научить истинному страданию.
В учениках у меня числились трое: Сашка Ромашенко, нынче инженер, до этого старший лейтенант и всё это время картежник и алкоголик. Валентин Мусин- безобидный приспешник в парикмахерской на углу Ленина и Фрунзе. Сам лысый, целыми днями чужие волосы метет, как чёрт с метлой. Но ученик усердный, хотя и самый глупый из всех нынешних. И, третий, дядя Вова, фамилии неизвестный. Но не как Эрнст, а пожиже, скорее, как бич. И занимается самым бичевским из всех занятий- самобичеванием.
Уроки проводятся на моей жилплощади, перегороженной надвое вечным постельным бельем, которое за деньги стирает и сушит, словно воблу, моя дражайшая супруга. Впрочем, о ней всё.
Занятия проводятся с использованием наглядных пособий, которые прежде того стоит охладить и употребить. Во время самих уроков главное было не заплывать за буйки дозволенного. И не вытирать грязные руки о простыни дражайшей супруги. Я взывал всех к страданию. И начиналось.
Первым обычно начинал дядя Вова. Заикаясь и кося глазом на алоэ, дядя Вова рассказывал очередную чернушную историю о том, как зимой надо спасаться от холода. Дома-то нет,- продолжал дядя Вова,- а холод есть. Вот мы кошек наловим или щенков маленьких у сук и запузуху их. И им хорошо, и нам. Только бывает выпьешь, уснешь и ненароком придавишь котенка. Вот оно страдание, братцы.
Я дядю Вову всегда хвалил за жизненные примеры. И его примеры ставил в пример Сашке и Валентину. Особенно Валентину.
Сашка ухмылялся и начинал стрелять словами как из автомата. Сказывался армейский опыт. Когда магазин слов пустел, Сашка закатывал глаза и замолкал. Только тогда он начинал страдать, потому что словарный запас его был скуден. А он хотел бы говорить и говорить без умолку.
А Валентин безотрывно смотрел на муху, ползающую по краю стола. Пока моя дражайшая супруга муху не прихлопнула. Расспрашивать приспешника брадобреев и химической завивки о страдании не было смысла, видно же, что человек и так страдает, от того что глуп. Хотя дядя Вова и Сашка Ромашенко со мной не согласились бы. Дураки вовсе не страдают, дуракам всегда хорошо и при любом строе их не обижают. Не то, что старших лейтенантов.
Урок подходил к концу, ученики расходились. Валентин ногтем подцепил останки мухи и зачем-то понюхал. Сашка цыкнул на дядю Вову, потому что тот норовил уйти в его уставных туфлях. Дядя Вова изобразил страдальческое лицо и вынул ноги в дырявых носках из чужой обуви. Грибок теперь еще будет,- разорялся Сашка.- У нас в армии говорили, держи ноги и хуй в чистоте. Это устав. А дядя Вова уже пятился задом к выходу, держа в руках свои сплетенные из капельниц лапти. За ними семенил Валентин. Он спешил на угол Ленина и Фрунзе, он единственный из всех, кто куда-то спешил.
На улице ученики разошлись в разные стороны, как лебедь, рак и щука; каждый осмысливал страдал ли он сегодня или еще не достиг оного. Каждый ждал следующего занятия. Таких прилежных учеников надо было еще поискать.