Элегия третья.

                             «Пошла раз бабушка в лес: посрать.

                             Возвращается, глядь – а избушки и

                             нету. Спиздили.»

                                  (Народная побасенка).

Помню, ребёнком мне  было до слёз жалко Бабушку. Слушая это, я рыдал, как некое дитя, хотя вокруг были суровые люди. Картина, ярче полотен Айвазовского вставала перед моим детским взором.

Вот Бабушка возвращается из леса, вся пахнущая малиной и грибами типа «рыжик», прижимая к ссохшейся груди букет незабудок. Она негромко напевает своим елейным, ангельским голосом, голосом, в котором всё – самая добрая доброта и Новая тайна. Тайнейшая тайна, открывающаяся в конце скорбного и пёстрого пути жизни только очень достойным людям.

Бабушка тихо поёт:

-Повадился журавель-журавель...

По бабкину конопель-конопель...

Вдруг она останавливается, как вкопанная, смотрит и не может понять. Родной избушки нет – есть совершенно ровное, истоптанное враждебными сапогами место (гестапо? татары?). Над разорением возвышается лишь покривившаяся печурка, из под которой выглядывают осиротевшие Кот и Кошурка.

Незабудковые глаза Бабушки наполняются бриллиантами слёз, баночка с анализом кала выскальзывает из-под букета незабудок и разбивается оземь.

 - Клопомор... – шепчет Старушка, садясь на разбитое корыто.

Да я вас всех за Бабушку... (далее всё перечёркнуто).