| Главная » Статьи » НАШИ КУМИРЫ |
Марк Дейч. ФЕНОМЕН ВЫСОЦКОГО
| 3 мая 2012 года погиб известный журналист Марк Дейч. Мне он был знаком не один десяток лет, в основном в качестве голоса из динамика радиоприемника, настроенного на волну вражеской радиостанции. Думаю, что многим покажется интересной его статья не на политическую тему в журнале «Я», январь 1991: Высоцкий никому и ничему не мешал. Я не стану жертвовать истиной: он был очень благополучным человеком... Честно говоря, я не думал, что дело зайдет так далеко. Ну, популярен был сверх меры: спектакль с ним, фильм, концерт — все с аншлагом. Но то, что началось после его смерти, — трезвому уму непостижимо. Столпотворение и страшная давка — до членовредительства — в день похорон на Таганской площади (давка эта не без оснований напоминала другие похороны, в марте 53-го): добровольные круглосуточные пикеты на Ваганьковском кладбище, зачем-то стерегущие его могилу; пластинки в магазинах и кассеты, ходящие по рукам; клубы (пока неофициальные), собирающие его песни, его вещи и вообще все с ним связанное — чуть ли не стаканы с отпечатками его пальцев... Прошли годы после его смерти, а тенденция эта все нарастает; уже можно говорить о некоем «культе Высоцкого». В 1974 году в «Литературной России», где я тогда работал, мне удалось опубликовать интервью с Высоцким. До сих пор я горжусь им: это был первый в советской прессе позитивный материал о «барде с Таганки». «Пробить» публикацию стоило мне немалых усилий. Вероятно, мое интервью с Высоцким не заслуживает воспоминаний. Но, вспомнив о нем, я скорее всего просто пытаюсь оправдать себя, хоть немного смягчить впечатление от того, о чем мне придется писать дальше. Итак, актер Театра на Таганке Владимир Высоцкий. Популярность Высоцкого была одновременно популярностью театра — Юрий Петрович Любимов прекрасно это понимал. Поставив на Высоцкого, Любимов, безусловно, выиграл. Но за выигрыш пришлось расплачиваться: закрывать глаза на все то, что другим актерам никогда не прощалось. Срывы репетиций, внезапные отмены спектаклей, инъекции спирта в вену, без чего Высоцкий порой не мог выйти на сцену... Впрочем, расплачиваться пришлось значительно раньше. Сначала из театра ушел Николай Губенко. Правда, он не состоял в штате, а был «разовым» актером, то есть приглашался лишь на определенные роли. Одну из его ролей — Керенского в «10 днях...» — Любимов передал Высоцкому, после чего Губенко в театре больше не появлялся. То же произошло и с Александром Калягиным. Он репетировал брехтовского Галилея, когда кто-то из любимовского окружения засомневался: дескать, не толстоват ли Калягин для этой роли? Не знаю наверняка, так ли это, но роль Галилея получил Высоцкий, после чего Калягин ушел из театра. Были ли оправданы эти потери? Может быть, Высоцкий с лихвой возместил их? Принято считать Гамлета вершиной актерского мастерства. Но вот — Гамлет чуть ли не в джинсах, да еще с гитарой!.. В спорах об антураже в стороне осталось главное: суть персонажа, коего в трактовке Любимова сыграл Высоцкий. Вот сцена убийства Полония. Прощай, вертлявый глупый хлопотун! Тебя я спутал с кем-то поважнее. В голосе Смоктуновского-Гамлета звучали раскаяние и искренняя жалость. В голосе Высоцкого-Гамлета — досада. Все последующие убийства, полагающиеся по роли, Гамлет Смоктуновского совершал как-то неловко, даже с сомнением. А Гамлет Высоцкого — вполне профессионально и с удовольствием. В соответствующем эпохе костюме и при старинном оружии, которое Смоктуновский затребовал на съемку, его Гамлет оказался ближе мне, современнее Гамлета в джинсах, чья жажда убийств вполне отвечала духу шекспировского времени. Но в конце концов и такое прочтение роли имеет право на существование. Важнее другое: и Гамлет, и поручик Брусенцов, и Дон Жуан, и начальник отдела уголовного розыска в популярном телесериале — все они в исполнении Высоцкого для меня одинаковы. Причем одинаковость эта — не от полноты актерского самоощущения (как, к примеру, у Жана Габена), а от внутренней пустоты, которая маскируется не совсем стандартной внешностью и какой-нибудь хорошо запоминающейся деталью. Такой деталью у Высоцкого был голос — мощный, низкий, красиво хриплый, его владелец пользовался им очень умело. Много лет назад, когда популярность Высоцкого только-только набирала обороты, я заметил, пожалуй, главную особенность его песен: лишенные аккомпанемента и голоса, они — за редким исключением — не становятся стихами. Читать их трудно, а порой вовсе невозможно. Аритмичность, нарушение размера, неумелая рифмовка, множество необязательных и неточно используемых слов, небрежность... Все это мелочи, говорим мы. Ну пусть рифма так себе и прочие законы стихосложения то и дело нарушаются. Зато — какая широта тем! А уж острота!.. Боюсь, что и в этом мне трудно будет согласиться с многочисленными поклонниками Высоцкого. Тематика его песен действительно обширна. Так ведь и самих песен более чем достаточно. На одном из концертов автор говорил, что их у него свыше шестисот. Уже после его смерти почитатели-коллекционеры уверенно называют цифру 800 и даже 1000 песен. Что ж, очень может быть. Легенда часто начинается с цифр — поскольку обладают они магической убедительностью. Впрочем, вполне вероятно, что цифры эти не так уж далеки от действительности. Ведь одних только военных песен у Высоцкого более пятидесяти. В предисловии к сборнику Высоцкого «Стихи и песни» (издательство «Литературное зарубежье», Нью-Йорк, 1981 г.) сказано: «Но даже здесь, на Западе, где из года в год издают книги русских поэтов и писателей, творчество Высоцкого до последнего времени оставалось вне внимания издателей и критиков. Отчасти причиной этому послужила тенденция рассматривать Высоцкого только как барда. Но печатали же А. Галича и Б. Окуджаву!» В этих словах содержится невольное сравнение, которого Высоцкий, на мой взгляд, не выдерживает. Практически любая песня Окуджавы или Галича, лишенная исполнения и музыкального сопровождения, остается стихотворением — точным по форме, глубоким и небанальным по мысли. Высоцкий не тянет ни на философскую простоту Окуджавы, ни на высокую зрелость Галича. Он мельче. Вот и военные его песни — со всей их жестокостью и бравадой — все они вместе взятые меркнут перед одной-единственной Окуджавы: «Ах, война, что ж ты, подлая, сделала...» То же можно сказать и о большой серии спортивных песен Высоцкого. Представление о нравах нашего спорта они дают не слишком верное, причем те из них, которые можно назвать лучшими («Баллада о сентиментальном боксере». «На дистанции — четверка первачей»), и вовсе далеки от реальности. И уж никак не шла ему тогда роль гонимого борца и правдолюбца. На нем она — будто с чужого плеча. Невольно это подтвердила даже газета «Советская Россия»: в давней разгромной статье «О чем поет Высоцкий» речь шла в основном о песнях ... Галича. Потом-то, конечно, разобрались, и каждый получил заслуженное: Высоцкий — помпезный монумент на Ваганьковском кладбище в Москве, Галич — скромное надгробие на эмигрантском кладбище в Париже. Но тогда, помню, Высоцкий страшно обиделся на газету, и не из-за враждебного тона статьи, а из-за того, что, дескать, уж если ругать, так не за чужие же песни... Но в том-то и дело, что таких песен у Высоцкого нет. Кое-какая критика, конечно, в его песнях присутствует, но больше так, по мелочи. И все намеками да аллегориями: козлы разные с медведями и жирафы с попугаями. И мы, слыша в этих иносказаниях то, что нам хочется слышать, бешено аплодируем и восхищаемся смелостью автора. А восхищаться нечем. Смелость Высоцкого была строго дозирована, и существующего у нас порядка вещей практически не затрагивала. Более того: на место вырвавшегося за флажки волка («Охота на волков») мог поставить себя любой, даже загонщик, что и происходит во «второй серии» «Охоты на волков»: И об стакан бутылкою звеня, Которую извлек из книжной полки, Он выпалил: «Да это ж про меня, Про нас про всех! Какие, к черту, волки». Гонитель, оказывается, мало чем отличается от гонимого, и вот уже оба они достойны нашего сочувствия. И на чьей стороне автор, понять становится трудно, ибо и сторон уже вроде бы нет, и есть всеобщее примирение и полная гармония. Что же остается? Песни-однодневки (о «бермудском треугольнике», о йогах, о хунвейбинах и т. п.), блатные и полублатные песни, герои которых — этакие сильные личности без страха и сомнений. Отождествлять их с автором, конечно, не стоит. «Меня часто спрашивают, не сидел ли я, не плавал ли, не шоферил ли...» — говорил Высоцкий на одном из концертов. Определенного ответа на эти вопросы он так и не дал, тем самым заронив в слушателях некоторую надежду: ну пусть не сидел и не шоферил — так хоть неприятности какие, из-за тех же песен, например, или еще из-за чего... Вынужден вас разочаровать: ни неприятностей, ни чего-либо в этом роде. Нашему высокому начальству просто не за что было гневаться на Высоцкого, ибо он никому и ничему не мешал. И какими бы кощунственными ни показались мои слова, не стану жертвовать истиной: Высоцкий был очень благополучным человеком. Сильное «я» с уголовно-романтическим ореолом, отчетливо слышное в большинстве его песен, — попытка хотя бы в них казаться тем, кем их автор не был в жизни. Отсюда же — и безостановочное пьянство, добавляющее сияние к его ореолу: ну как же, убивал себя — то ли из протеста, то ли, как пишет автор предисловия к нью-йоркскому сборнику, из-за «ощущения постоянной неизбежной расплаты за сказанную правду». Что касается протеста, то, если принимать за него неумеренность в возлияниях, половина нашего населения протестует, хотя и безуспешно. Так сказать, протест, обращенный внутрь. А уж медленное убивание себя в страхе перед возможной расплатой за правду — такая версия даже для меня, при моем скептицизме, неприемлема. На мой взгляд, все обстояло проще: Высоцкий пил потому же, почему это делает большинство пьющих — из-за слабоволия и бесхарактерности. Не было ли благополучие Высоцкого, о котором я сказал выше, лишь маской, которую порой надевают на себя люди, потрепанные в жизненных неурядицах, но не желающие, чтобы их жалели? Судите сами. Ведущий актер самого популярного столичного театра. Не слишком частые, но вполне приличные роли в кино. Никем не ограничиваемые концерты. Гастроли за рубежом (в том числе и на Западе) в составе труппы театра. Индивидуальные поездки с концертами во Францию, США и Канаду. Даже при таком умеренном перечислении — уместно ли говорить о гонениях, которым якобы подвергался Высоцкий? Как же тогда назвать то, чему подвергался Галич, исключенный из двух творческих союзов, лишенный всех средств к существованию и вынужденный распродавать свою библиотеку, пробиравшийся с соблюдением всех правил конспирации к своим слушателям, которые собирались весьма ограниченным числом на частных квартирах? Мечтал ли Галич о гастролях? Вероятно. А не был ли Высоцкий беден? В самом буквальном, низменном смысле этого слова? Ставки театральных актеров невысоки, в кино он снимался не часто, а пел, говорят, как истинно народный бард, и вовсе бесплатно — за улыбки да угощение... Однако и эта часть легенды о Высоцком не выдерживает проверки. Скудность актерских ставок Высоцкий успешно возмещал концертами. И если организаторы такого концерта по каким-то причинам не могли собрать требуемой суммы, он отказывался от выступления. «Как-то он выступал на далеком прииске в таежном поселке Хомолхо. Слушателей было совсем немного, но Высоцкий пел целых четыре часа». Так пишет газета «Советская культура». Ее автор, следуя давней традиции отечественной журналистики, кое о чем умалчивает. Выступление, о котором он пишет, действительно состоялось. И было оно далеко не единственным: почти каждый год Высоцкий ездил с концертами на золотые прииски Дальнего Востока и Сахалина. Эти поездки он очень любил и время для них всегда выбирал одно и то же — в конце приискового сезона. Выбирал не случайно: старатели как раз получали заработанное (по нашим обычным меркам — очень большие деньги) и перед тем, как разъехаться до начала следующего сезона, начинали «гулять». Народ на приисках, конечно, разный, но преобладают здесь люди совершенно определенного склада: блатные песни для них — наиболее доступный вид искусства. Песен таких у Высоцкого вполне достаточно, пел он их для старателей без устали, за что и награждался последними так же щедро: подгулявшие золотоискатели буквально осыпали своего любимца пачками купюр, достоинство которых не могло не радовать сердце истинно народного барда. Образу бунтаря-одиночки, пусть даже не слишком хорошо понимающего, против чего и за что он борется, но все-таки бунтаря, — этому образу, который рождался у слушателей песен Высоцкого и неизменно с ним ассоциировался, благополучие противопоказано. И даже если оно приходило как бы само по себе, без видимых усилий, лучше бы его не демонстрировать. Высоцкий этого не понимал. Он не только стремился к благополучию, но и не упускал случая его показать. Он очень любил сидеть за рулем. Марина Влади подарила ему маленький белый «Рено»; Высоцкий хорошо в нем смотрелся и даже не вызывал зависти, хотя владел «иномаркой», которых в частном владении у советских людей очень мало. Но жажда — нет, не стяжательства — жажда иметь не давала ему покоя. За 50 тысяч рублей он купил шикарный темно-синий «мерседес». Огромная, респектабельная «машина для миллионеров» совершенно не соответствовала бунтарскому духу его песен. Но этого он тоже не понимал. Незадолго до смерти Высоцкого он и его «менеджер» (был у него такой человек, он же — бывший администратор Театра на Таганке; Высоцкий не всегда считал возможным лично вести переговоры о гонорарах за выступления) затеяли «выпуск» фотопортретов барда размером с почтовую открытку с его факсимиле. По весьма доступной цене — рубль за штуку... Как каждый человек, стоящий выше среднего уровня, Высоцкий не был однозначен. Рассказывать о нем можно много. Собственно, все эти рассказы — о двух Высоцких: пьяном и трезвом. Первый был проще, человечнее, обладал безусловным даром завоевывать сердца рабочих сцены и осветителей. У партнеров по сцене мог создать приподнятое настроение, что было особенно важно, когда пьеса не нравилась актерам и ее приходилось играть через силу. Так случилось с «Антимирами»: словоблудие Вознесенского действовало на труппу настолько удручающе, что лишь ироническое к нему отношение, которое Высоцкий сумел вызвать у актеров, спасло спектакль. Второй Высоцкий был совсем другим. Большой актер, в полной мере себя таковым осознающий и соответственно ведущий себя с окружающими. Здоровался краем рта, как бы намекая на скорую улыбку: вот еще чуть-чуть — и улыбнется... Но до улыбки так и не доходило. Впрочем, второго Высоцкого доводилось видеть не часто. А тот, первый, которым он был большую часть своей жизни, оказывался к тому же еще и хорошо защищенным: в конце концов даже незначительный протест, содержащийся в его песнях, мог вызвать неудовольствие властей. А так... «Вы знаете, имярек ругал советскую власть!» — «Ну-у, это он спьяну...» Но хватит. Сколько бы я ни написал о Высоцком, его популярности не убудет. Чем же все-таки объяснить ее? Умеренно талантливый актер, скорее характерный, чем универсальный, и уж во всяком случае — безо всяких признаков выдающегося; весьма слабый поэт, а композитор — и вовсе никакой; правда, в качестве исполнителя мог порадовать, но ненадолго: очень скоро хриплый, без обертонов, хотя и хорошо поставленный голос начинал утомлять, а содержание песен слишком примитивно, чтобы держать в напряжении. Но почему же все-таки он? Не Окуджава или Галич, чьи песни заставляют думать, а Высоцкий? Окуджава и Галич не подходили на роли кумиров прежде всего потому, что их песни предполагают в слушателях довольно высокий уровень интеллигентности и информированности, а значит, предназначены для немногочисленной аудитории. Иное дело — Высоцкий. Его песни рассчитаны не на разум и даже не на чувства, но более всего — на эмоции. В этом, на мой взгляд, заключается причина популярности Высоцкого: язык эмоций — не какой-нибудь иностранный, он понятен всем, даже нашему начальству. Доступный кумир. Чтобы внимать ему, не требуется ни знаний, ни активной работы мысли, ни душевного напряжения; в крайнем случае вполне достаточно рвануть на себе рубаху — широко, с хрустом, от горла до пояса — и вот ты уже в том же состоянии, что и твой кумир... Таково мое объяснение «феномена Высоцкого». ...На знаменитой толкучке небольшого подмосковного городка Малаховка мне довелось как-то увидеть занятный календарь, изготовленный — судя по всему, немалым тиражом — предприимчивыми умельцами. Центральную часть большого листа фотобумаги занимает численник, а по углам — четыре изображения. В верхнем левом углу — Сталин, в правом — Высоцкий. Внизу слева — Алла Пугачева, справа — Богоматерь с младенцем. Парадоксальность сочетания, конечно, случайна: ничего подходящего не было, пришлось для симметрии использовать Богоматерь. Думаю, в новом «издании» правый нижний угол календаря займет другое изображение: уже сейчас на лобовых стеклах многих автомобилей рядом с портретом Сталина красуется портрет Горбачева. Вот тогда и будут собраны вместе все наши кумиры. В каждом углу клетки — по штуке. | |
| Просмотров: 3517 | Комментарии: 2 | |
| Всего комментариев: 2 | |||
| |||
